Праски Витти: "Я никогда не рисовал карикатуру"

Полигон, культурные проекты Чувашии - Новости,

2 декабря 2005 г.

Петров Виталий Петрович (Праски Витти), председатель Союза чувашских художников. Он говорит просто, откровенно, но иногда – чуть лукавя и смеясь, иронизируя и подначивая, преподнося свои мысли через парадоксы, порой противореча самому себе, задавая загадки, заставляя собеседников спорить с ним и убеждать его в том, в чем он и сам убежден.

Понять его непросто, но попробуйте.

― Как расшифровывается Ваше творческие имя?

― Праски – это имя моей мамы.

― Как Вы провели детство?

― Я уже на высоте своего возраста: родился 17 сентября 1936 года. Довоенный, осенний. Мужа мамы призвали в армию 22 июня 1940 года. Ровно через год началась война, и он погиб под Смоленском в «котле» сражений. Маме пришлось растить меня одной. Я жил у дедушки и бабушки в деревне Алгазино Вурнарского района. Во время войны всем приходилось работать, и очень много. Mама трудилась в колхозе на ферме. По-моему, одно время - даже зав.фермой.

Как в колхозе работают? В четыре утра встают и в одиннадцать вечера приходят домой. Потому основное дневное время я проводил у дедушки и бабушки. У них росло много детей… Самая младшая дочь моей бабушки -только месяца на три старше меня. Старшая – она прожила около 86 лет - к тому времени уже вышла замуж и ее муж погиб под Сталинградом. Дед был уже стар, в армию его не забрали, потому он оказался единственным кормильцем.

…Ну, что детство? Детство - как у всех. Деревенское, счастливое. Да, было много радости, хотя время оказалось очень тяжелое. Голодали.

― Расскажите об этом.

― Голод – довольно страшное дело. Где – то в марте все запасы заканчивались, даже картошка. Потому что почти все продовольствие отсылалось на фронт. Март-апрель - это был ужас какой – то. Когда вся еда заканчивалась, первой от голода опухала бабушка. Могу рассказать, как такое происходит, хотя, может быть, это не эстрадный номер. Сперва опухает лицо-становится белым, противно белым. Потом опухают пальцы рук – становятся как сардельки. У меня, ребенка, появился рахит – был большой желудок и так далее. Мы ждали, когда появится земля и чуть подрастет крапива. В апреле-мае жили только на крапиве, потому что все продовольствие заканчивалось. Ни муки, ни картошки.

― А как готовили крапиву?

― Кипятили и ели. Хорошо, если удавалось добавить стакан молока, получался отвар. Из-под снега выходила гнилая мерзлая прошлогодняя картошка, мы ее собирали, мыли и делали из нее лепешки. Нам они казались очень вкусными. Особенно если удавалось добавить немного соли, масла. Но не было и соли. Когда появлялась другая трава, ели и ее. Я по-русски не знаю, как она называется. По – чувашски называется «ут кашкар» {CVLаt: kăshkar utti «щавель»}. Потом начинал подрастать лук, становилось чуть легче.

― Так было во всех семьях?

― Не думаю, что так было во всех. Я рассказываю о своей семье.

...Валенки, носки – тоже высылались на фронт. У нас на восемь человек была одна пара валенок.

― Как их носили?

― А по очереди. Дедушка утром сходит ухаживать за овцами. Потом придет, бабушка валенки оденет, выйдет за водой. Лапти - были, но не у всех. Спичек не хватало. Стерегли по очереди, чтобы угли в очаге не потухли. Их же надо все время ворошить, дуть на них.

Как – то раз не доглядели, проспали, и угли потухли. Бабушка говорит: «Сбегай, пожалуйста, к соседям». И мне пришлось - в феврале! - бежать босиком к соседям, потому что валенки были у деда, а он вышел во двор.

После войны все стали закупать соль и спички. У меня дома до сих пор стоит та соль, которую мама купила после войны. Мы ее только чуть очистили от мусора, бережем как реликвию – а вдруг война!

Соли после войны было закуплено много, сейчас осталось килограммов пять-шесть. Сухой остаток от страха. Спички после войны закупались сотнями коробок. Это уже генетически диктовалось страхом.

― Чем еще запомнилось детство?

― Детство… Полно было радости. Все мы делали работу. Например, колхоз раздавал по домам зерно - сортировать его для посевов. Вику сортировали, рожь. Дома сидели при керосиновой лампе и очищали. С керосином тоже была проблема. У меня одна тетя уже работала трактористкой на старом «ХТЗ» - колесном тракторе. Она под страхом уголовного наказания тайком принесла пол-литра керосина. Была вся белая от испуга.

Дома нет керосина, а надо сортировать зерно. И дед попросил ее принести немного керосина, мол, а как иначе сортировать, электричества же не было. Ночью все собирались за столом и начинали: мусор – туда, чистое зерно – сюда. Мы, конечно, не могли это зерно есть. Назад все принимали по весу: суммировали отходы, мусор взвешивали и чистое зерно. Не помню случая, чтобы хоть раз бабушка сварила кашу из этого зерна: действовали законы военного времени. Мы голодали, но в голову не приходило, что можно съесть хотя бы горсть.

― А как наказывали тех, кто съел зерно?

― Не знаю, такого никто не мог себе позволить.Я не слышал о таком.

― Значит, детство оказалось, несмотря ни на что, радостным?…

― Да. Меня окружала заботой роскошная дедова семья. Сейчас я смотрю, как люди живут в семьях, сравниваю. Я вырос и не слышал в семье ни одного грубого, холодного слова!

Сентиментального лобзанья тоже не замечал, но, думаю, дедушка с бабушкой были счастливы. Они фантастические люди – не ругались и никого не ругали. Но присутствовал порядок. Например, все ели из одной посуды и не приведи господь, опередить дедушку и залезть в тарелку раньше, чем возьмет из нее он. Если я залезу раньше дедушки, то маленький-не маленький, а могли дать ложкой по башке! Дедушка этого не делал, но бабушка могла стукнуть, заработать шелбан хороший я мог.

Все строилось на взаимном уважении. Не врали, не обманывали. Да и обманывать-то было незачем. Вот так и выросли.

― Рыбу ловили?

― Рядом имелся пруд, но ловить тоже, по моему, не позволялось.Но немножко ловили, тайком. Пару раз бабушка ставила в печку каште: рыбу сверху тестом покрывают, это безумно вкусно. Я был тогда маленький, лет пять-шесть. Не мог раскладывать: это – можно, это – нельзя. Однако такого не было, как сейчас – то воруют, то обманывают, кидают, то занимаются рэкетом.

…Требования предъявлялись очень четкие: не врать, не воровать и так далее. Работали все. Правда, я, физически очень слабый, к сожалению, не мог все делать вовремя. Подростки моего возраста уже могли пахать на лошади, а я был слабосильный и делал это с опозданием на год-два.

Но происходили и странные вещи…

― Что именно?

― После войны пошел слух, что вот завтра – конец света. После победы, в 1947 или 1948 году. Все в деревне готовились к светопреставлению. Затопили баню, переоделись в самое чистое, хорошее белье. Сварили ритуальную кашу, собрались за столом. Никто не рыдал, не пугал друг друга. Но ждали конца света.

― Кто распространил такой слух?

― Неизвестно.

― А потом как?

― Потом тихо-мирно все прошло. Наступило утро, и все проснулись. Вот такие вещи. …Запомнились народные традиции. Как праздновали «Симек», весенние, осенние праздники. Обязательно два раза в год убирали, подметали улицу, я сам участвовал. Весной подметали, чистили улицу. Выходили как на праздник, в чистом. Вечером водили хоровод на улице, играли и песни пели.

Под снег улицы тоже уходили убранные, чистые. Я это застал.

― Получается, всесоюзные коммунистические субботники – по сути, чувашский народный обычай?

― Видимо, очень давняя традиция. Сейчас ее невозможно, сложно воспроизвести, даже при желании. Все улицы исковерканы тракторами, истоптаны. Некоторые села надо закрыть на карантин. Деревни замусорены. Если есть овраги, то битком забиты: старые сапоги, ботинки, велосипедные колеса, бидоны, мусор. На улице – мотки проволоки, калоши, разбитые бутылки…

Раньше мы босиком бегали: дождь идет, а мы играем. Детская радость: пронесешься по воде – ничего не режет ноги, ничего их не накалывает.

А сейчас-опасно пройти по улице. Как - то поехал в гости к художнику Матросову, так мне в его деревне прокололи колесо машины. Сейчас дорога любой деревни – опасна, как военная тропа, потому что все выбрасывают на улицу.

― Как Вы учились?

― Чтобы стать человеком, надо хорошо учиться - такое мнение имелось в моей семье. Хорошо ли я учился, не могу сказать, но учился нормально, на второй год не оставляли. Вплоть до десятого класса. Мама настаивала.

Сейчас слухи остались от того времени, что Россия – самая читающая страна в мире.

Мы, конечно, любили читать. Первой книгой, которую я по буквам прочитал, которой остался верен как формуле в своем творчестве и отобразил, была поэма «Нарспи» Константина Иванова. Маленькая, неиллюстрированная книга на чувашском языке. Я был в полном шоке, что умею читать! Что я это знаю! Нравилось читать.

― Теперь Вы – известный во всем мире художник, побывали во многих странах. Вопрос – не как к руководителю творческого союза, а как человеку, который находится внутри процесса: в каком направлении может развиваться искусство Чувашии, чтобы с одной стороны, сохранить этническое лицо, с другой – вписаться в мировое пространство; чтобы было интересно и тем, кто смотрит со стороны, и самим интересно работать в таком жанре? Вы получаете удовольствие, когда работаете?

― Думаю, да. У меня есть опыт работы над нашим национальным материалом, нашим наследием. Опыт показа его в разной аудитории - американской, французской, немецкой…Светское изобразительное искусство содержит два блока. Первый блок – гражданское искусство, которое занимается бытом, пейзажем, батальными сценами, политическим плакатом и так далее. Это искусство очень развито. Есть то, что мы называем чувашским искусством. Надо признать: его осталось в народе не ахти как много. Просто срисовывать то, что осталось – не заслуга.

Чуваши сами по себе рисуют немногим более ста лет. Первые профессиональные художники получили образование в Императорской академии художеств в конце XIX века: где – то в 1886 году Александров поступил, потом поступил Кокель, в столице учились Сверчков, Спиридонов…

Взлеты формировавшихся стилей изобразительного искусства как компонентов цивилизации в мире происходили тысячелетия.

Около шести тысяч лет – египетскому изобразительному искусству!

А чувашский народ обитал в таких географических координатах и такой политической среде общественной жизни, что в принципе изобразительное искусство не было для него необходимым.

В своей вере чуваши обращались не к антропоморфным богам, а поклонялись духу воды, духу дерева…Это не требовало изображения. Изобразительное религиозное искусство у чуваш тоже не могло возникнуть.

Но, так как природа одинаково одаривает всех одинаково – и египтян, и французов, и чуваш; а идеальный слух, поставленный глаз, стремление к красоте - они присущи всем, как универсальное качество человека, то у чуваш это выразилось потрясающим образом – в обычаях и, в оптическом варианте, в костюме, ритуальных праздниках.

Тут мы можем много взять такого, что можно показать современными средствами производства художественного произведения. В том числе - в живописи, графике...

Наследие народа, который имел пластическое искусство – искусство костюма, танца, пения - мы можем попробовать использовать в современных художественных произведениях. У меня были такие попытки. В мире их принимают хорошо! Но чтобы это происходило, необходимы современные способы компоновки, понимание пространства, пластические ходы. Это важно.Простое срисовывание создает только этнографический документ. А надо делать художественное произведение.

Я показывал работы французам, немцам: их, в некотором смысле, удивляют наши обычаи. Например, мы поем, держась рука об руку. Такого компонента в Европе нет. Подобные обычаи были во времена кельтов, доримской империи – они объединяли людей. А у нас сохранились!

Меня европейцы спрашивают: «Неужели, есть такой народ?!» В восторженном плане спрашивают. Не «смотри, они еще вот так поют». А восторженно! Потому что разгул индивидуализма, эгоизма, орания, неприличных плясок тоже им уже набил оскомину. И когда они видят, что человек одет и стоит в национальной одежде как в храме, причем ведет себя исключительно уважительно к зрителю, когда они видят, что люди, которых художник нарисовал, уважают и держатся друг за друга, им это кажется удивительно хорошим качеством. Они удивлены что есть народ, который сохранил эти качества как драгоценность, такие способы общения, коллективного самовыражения. Думаю, из–за этого принимают. Ну, конечно, притягивает и некоторая экзотика. Например, стоит женщина с алыми глазами, вся усыпанная серебром.

Когда лицом к лицу встречаются с таким искусством, конечно, задают вопросы: «А есть такие люди?».

Говорю: «Да, есть...В особо важные дни - день национального праздника, в день своей свадьбы...- люди переодеваются и входят в костюм как в храм, потому что костюм делает человеком узнаваемым. Люди в нем себя чувствуют защищенно, уютно и горделиво». Я из – за этого рисую, если уж так говорить…

Можно ли использовать этническое наследие? Да! В архитектуре можно использовать способы планировки земельного участка. Думаю, наша музыка - на высоте нашей устной литературы. Если вникнуть в фольклорные тексты прибауток, поговорок, шуток, детских загадок – там такое небо, такой воздух!

Жизнь одного человека кажется непостижимой. Вслушайтесь в слова народной песни: каждая строка - как судьба. Сейчас мы многое разучились делать. Сегодня эстрада выхолостила, лишила и может быть даже оскорбила наши песни.

Но когда мы начинаем произносить вслух слова и мелодии наших песен, тут уже спина выпрямляется. Спинной хребет сразу начинает натягиваться. В струну! Вот дело такое!

― Вы приехали в Чебоксары из Ленинграда, хотя сейчас вполне успешно могли бы работать в Санкт-Петербурге. Не жалеете сейчас о своем решении?

― Когда я сюда переехал, был съезд и Николай Васильевич Овчинников у меня спросил: «Виталий, почему ты только сейчас приехал? Почему не приехал сразу после академии?» Я ему сказал: «Боялся, что здесь мне не разрешат стать художником». Я боялся! Ведь как было тогда в республике? Определялся – гласно или негласно – Самый Лучший Художник, на вершине Пирамиды. Определялись Отличные Художники – чуть хуже. Потом – третие, исполнители. И так далее. Пирамида. А на вершине Пирамиды – несколько человек, которые имели право войти к начальству, в высшие партийные органы, другие структуры. Остальные не были в них допущены, а эти люди могли человеку устроить как угодно и что угодно, вплоть до судьбы.

Если о ком-то чего-то наговорят, то тот не может пойти и проверить, исправить, доказать, что он не такой или, наоборот, что «еще хуже». То есть он не может участвовать в определении своих координат в этом обществе, было трудно. Я действительно боялся такой системы.

― А в России было легче?

― Да, в России было легче. Там бюрократия в искусстве оказалась многоголовой. Я мог остаться в Ленинграде. Но так как в Перми мне уже предоставили квартиру, то я ничего не боялся. Мне хотелось только работать и не было важно: в Ленинграде я, в Перми или еще где-то. Но я боялся приехать в Чебоксары, знал, что есть угроза, мешающая подняться самостоятельным молодым художникам. Здесь я мог попасть под жесткий контроль и влияние. …А когда уже заработал себе звания и награды, расхрабрился и приехал.

― А какие у Вас в тот момент были звания?

― «Заслуженный художник России». Имел уже и международную награду – Венгрии. И приехал. Жалею ли я об этом? Конечно же, я не вписался в Пирамиду. Она не разрушена полностью. Люди, в биологическом смысле, ушли. Но, видимо, схема какая-то еще сохранилась, и был момент, когда я оказался на окраине, на периферии художественной жизни в собственной республике.

Мне приходилось мотаться, чтобы выставиться в Испании, во Франции, Германии. А здесь я оказался в среде, где не захотели меня эксплуатировать как хорошо подготовленного художника, имеющего практический опыт. Чуть не оказался без работы!

Сейчас я работаю, немного преподаю, но знаете, какое жесткое мнение существует, по крайней мере, в России: преподает тот, кто ничего не умеет делать. Это клеймо. Так Шамиль пришивал кусок шинели на лицо за трусость. Преподавать тоже стыдно: могут подумать, что вот «он уже состарился, ничего не умеет делать».

― Но Вам грех жаловаться на Пирамиду: Вы теперь - сами на вершине Пирамиды, Вы – Лучший Художник.

― Да, появилась «Пирамида» Союза художников Чувашии…

― Как это произошло?

― Как-то я, не очень хорошо подготовившись, выступил на съезде художников. Сказал о том, что надо усилить работу по изучению чувашской культуры, организовывать больше выставок, публикаций и так далее. Ну, это не все восприняли. Тогда я сказал: «Давайте, создадим круг художников». В нашем Союзе чувашских художников нет никакой Пирамиды. У нас нет помещений, телефонов, транспорта, ничего нет. Минимум бюрократии. Я даже как-то дал интервью в газете, сказал: «Мы - как скифы». В нашем Союзе - замечательные художники. Скажем, Матросов – народный художник, его оформление театральных постановок – удивительное; он награжден и в Казани, и в Москве. Пупин сделал потрясающую выставку, в самом расцвете скульптор. Сейчас выставил свои работы Зотиков – все просто застывают, глядя на них. Мы в материале работаем, делаем выставки в районах, открываем галереи. Хорошо! Но у нас ничего нет. На вдохновении все. Потому сказать, что я на вершине Пирамиды – совершенно неправомочно. Например, меня приглашают на выставку в Японию. Мне приходит приглашение. Но Япония – не сосед по лестничной клетке, это же надо лететь на самолете, нужна виза. А визу получить - дело всегда непростое. Особенно, если она нужна быстро. Нужно заранее сделать запрос. Друзья звонят из Ярославля: визу в Японию никому не дают, даже не пытайся. Но я привык к тому, что у меня все успешно получается. Иду в высокий кабинет: "Нужно сделать визу, меня коллеги пригласили в Японию, восемь человек".

А в ответ - разводят руками. В Москву приехал, там какой – то тип вышел, сказал мне: «Ну, что вы тут ходите? У нас с Японией нет даже мирного договора!» Не дали визу. Не поехал. Потому говорить, что меня все принимают, выслушивают - совершенно неправильно.

...У нас в Союзе чувашских художников - не Пирамида. Мы в знак уважения передаем друг другу эту символическую функцию - руководить Союзом. А производственную деятельность и торговлю - не ведем.

― Президент Н.В.Федоров в Послании–2005 привел слова И.Я.Яковлева о том, что в чувашской среде не любят тех, кто чего – то добивается и стараются подставить ногу…Как бы Вы такое прокомментировали?

― К сожалению, да, такое есть. И не только это. Есть несколько вещей, которые инструментами культуры, образованностью, знаниями нам надо бы преодолеть. Одна из них - РАБСТВО. Вот так, если грубо сказать. Наш Президент это, думаю, хорошо понимает. Он по натуре – сильный, свободный человек и народ свой хочет вытащить за уши из многовекового рабства. Мы ведь всегда были какой-то подчиненный народ. Всегда входили куда –нибудь. Некоторые говорят: у нас во времена Волжской Булгарии было наше государство. Извините, я не ученый историк, но думаю, мы и тогда входили в Булгарское ханство так, как потом входили в Золотую орду, Российскую империю.

В Булгарию, наверное, входили современные мари, мордва, остатки Хазарского каганата. Чуваши тоже входили - как племя, одно из племен. Наш народ никогда не знал государственности.

― А чьим же государством была Волжская Булгария?

― Вероятно, им руководили арабы. Сейчас норовят говорить о «государственном формировании». Но, даже если с этим примириться, то это формирование было создано и возникло на маршруте Великого шелкового пути, который шел от Ян-Цзы, Хуан-Хе до Мадрида. И когда торговцы, пройдя безумные опасности пустыни Каракумы, пустыни Гоби, подвергаясь грабежам диких племен, доходили до Волги, то тут уже начиналась Киевская Русь, в которой формировались славянские княжества. Тут уже какой-никакой, но наличествовал порядок. Можно было заплатить дань и проехать. Купцов уважали. То есть здесь присутствовало более - менее понятное, цивилизованное поведение. «Государственное формирование» тогда возникло как перевал, место отдыха, где соблюдались признанные международным сообществом правила.

Купцы отдыхали здесь по два-два с половиной месяца! С верблюдов пересаживались на коней, свои индийские, китайские одежды переодевали, мылись в банях. Имелся даже институт «временной жены». Путешественники, бизнесмены могли хорошо отдохнуть.

Но как только необходимость в Великом шелковом пути отпала, «государственное формирование» исчезло без следа.

Государство надо понимать как силу, которая творит культурные памятники, архитектуру. Но ничего же не осталось! Мы даже не можем точно сказать, на каком языке здесь общались. А ведь в историческом плане это было недавно, рукой подать. Мы пытаемся утверждать, что вот они говорили на чувашском языке. Это не совсем так. Документация, делопроизводство, прочее – все было на арабском!

― Вот как?

― А как же! Посланцев арабского халифата принимали! Ибн-Фадлан же не изобрел чувашский шрифт. Его никто не изобрел. То, что мы называем чувашским шрифтом, это кириллица, которую Яковлев со своим другом переложил в попытке приспособить к чувашской фонетике. Всего - навсего.

…Иногда я думаю, с этим алфавитом они тогда осечку дали: надо было сразу попытаться освоить латиницу. Но это сейчас легко говорить. А тогда такая мысль не могла даже прийти в голову. Скажу совсем уж дерзость: русские тоже запаздывают переходить на латиницу.

― А зачем?..Вы высказываете очень спорную, крутую вещь…

― Ничего крутого нет. Маргарет Тетчер выступала на нашем телевидении и сказала: «Давайте отдадимся очарованию простой мысли: зачем она нужна, разность с Европой?" Мы нефть продаем, деньги получаем, банковские системы срослись в единую систему. Разница просто мешает работать.

― Но тогда и разные языки не нужны, нужен только один язык?…

― Языки тоже исчезают.

― Вы считаете, это правильно?

― Нет, я считаю, это неправильно. Потому что если в лесу - только одни ели, это будет лесопосадка, мир что-то потеряет. Хотя субъективно потеряет только восприятие человека, который интересуется лесом. Если же исчезнет интерес к лесу как папоротнику, белкам, елям, рябинам, тогда человека устроит и то, что есть: лес, состоящий из одних елей. Многих устраивает лес из елей. Потому что некогда им заниматься папоротниками, дуплом, местом, где растет мох, они не видят в том выгоды.

― Но, с другой стороны, Вы же не будете отрицать, что природа заинтересована в разнообразии?

― Природа охраняет разнообразие! Да! Вот мы, осознавая это, исходя из этой мысли и создали Союз чувашских художников. Разнообразие необходимо природе и нельзя впадать в вульгарное упрощение. Пусть в республике будут два-три-четыре союза художников! Посмотрите на серебряный век русского искусства! «Футуристы»! «Бубновый валет»! «Лучисты»! «Имажинисты». Прочие! Мы сейчас ими гордимся! Не можем надышаться! Настолько это вкусно! Ощущаем, как по жилам представителей школ течет расцвет дарования! Я думаю, разнообразие необходимо. Но есть угроза унификации.

― Не кажется ли Вам, что есть противоречие в Ваших высказываниях: с одной стороны, Вы - за сохранение разнообразия, а с другой – за то, чтобы унифицировать алфавиты.

― Алфавит и прочее – только инструменты…

― Язык – тоже инструмент.

― Нет, язык – уже компонент культуры. Трансляция, увековечение интеллекта, дарования; производная от высшего качества человека. А написать язык графически, выбрать стиль – кириллица или латиница – тут надо смотреть только чтобы было удобнее, эффективнее. Например, само кино – это же не целлофановая пленка с дырками перфорации. Произведение искусства – там, внутри: в игре актеров, творчестве режиссеров, художников, композиторов; оно зависит от того, как актер улыбается, как актриса рыдает…

― Но и пленка имеет значение…

― Как инструмент – да, имеет. И шрифт тоже должен быть таким же инструментом, материалом.

― ...Сменим тему. Скажите, что следует сделать в сфере культуры и искусства?

― Я бы предложил реформировать систему художественного образования в Чувашии. Во – первых, надо повысить статус художественного училища до института. Побудить художников двигаться в направлении создания Академии художеств, а при ней – института. Изменив законы меценатства или добавив к федеральным законам региональные подзаконные акты, можно было бы побудить бизнесменов и коммерсантов вкладывать деньги в развитие изобразительного искусства. Потому что сейчас может начаться откат в мастерстве, подготовке, качестве исполнения. Сейчас мы можем говорить о том, что чуваши – народ. У него есть национальная опера, оратории, композиторы, портретисты, они могут выложить мозаику, делать витражи и так далее. Надо развивать. Во всем мире это развивается. Мы вошли в сообщество цивилизованных, культурных народов. ...Но все основывается на тщательной подготовке, а для нее нужны деньги. Россия мается от избытка денег, а мы говорим о том, что командировочные из-за безденежья не платят, каталоги с трудом издаются и так далее. Робость, инертность, думаю, тоже может сыграть злую шутку с искусством. Вы же видите: Валерий Иванов, голос, который ни за какие деньги не купишь, несколько лет назад уехал в Казань...

― Кто ему может запретить? Пусть выступает, где хочет - хоть в Татарстане, хоть в Италии. Там больше платят. Это же хорошо, что чувашского артиста приглашают выступать на других сценах! Вас же не задевает, что Надежда Павлова выступает на московской сцене?…

― Надо создавать привлекательную атмосферу, и не только в денежном плане. Например, как возникло великое советское искусство? Мы же застали великие имена: Тальберг, Королев, Васнецов-внук, Герасимов и прочие, длинный список. Потому что была прекрасная школа и внимание сильных мира сего.

― Пирамида в искусстве Вас, кажется, не сильно устраивала…

― Пирамида многоголовая была в столицах. А здесь она строилась по-другому: периферия, богом забытый край, тупиковый город; люди едва – едва выбирались из многовековой нищеты, трахомы, лаптей, голода, холода. Такому народу можно было навязать какую угодно форму художественной деспотии.

― А в столицах художественной деспотии не было?

― В столичных городах Пирамиды в искусстве были многовершинными. Мы же знаем прекрасную литературу, музыку, изобразительное искусство. Но, к сожалению, в небольших городах трудно создавать многофакторные конструкции. Мы сейчас пытаемся это делать, стараемся разрушить монопольную структуру, создать творческую конкуренцию, но нас еще не очень-то понимают. Многофакторные конструкции – это когда в каждом жанре, стиле, а их десятки, есть своя Пирамидка.

― С одной стороны, Вы критикуете систему, с другой - считаете, что она могла работать…

― Могла работать, конечно, и создавала прекрасные школы. Вот существует ли в Европе художник, который способен создать многофигурную композицию ― со страстями, сюжетом, психологическим настроением, этническими признаками?…В Европе таких художников нет, потому что там разрушилась школа. А у нас, в России, она сохранилась. Прекрасная школа! Даже на Камчатке, думаю, человек пять есть, которые могут написать, например, рыбную ловлю…

― Неужели это задача искусства – писать рыбную ловлю бригадой?

― Скажу так: искусство, оно, видимо, должно отображать сущность человека и своего времени. Если он – рабочий, то почему искусство не должно изобразить или изваять рабочего человека? Но, я думаю, высшая задача художника – возвеличить жизнь, человека. Возвеличить! То есть, раньше это пытались критиковать: «лакировка» чего – то. Лакировка, видимо, тоже существовала, но возвысить – означает: показать с лучшей стороны.

Не нужно рисовать бедного крестьянина из деревни, который пьет самогон с денатуратом и одет в барахло, который неизвестно, когда книгу в руки брал, у которого лошадей вырезали и он сам запрягается, пытается пахать. Не надо его догонять и рисовать. А художник берет такого человека и рисует. Валяющегося в канаве, с бутылкой водки. Ну, что толку от этого?

― А «Передвижники»? Ярошенко рисовал прачку, рисовал кочегара…

― В их картинах не было оскорбительного тона! Они пытались возвеличить и жалеть. Например, у Ярошенко есть картина «Всюду жизнь»: заключенные смотрят из-за решетки на то, как голубь клюет что-то. Это не карикатура: художник сочувствует людям, он пытается показать их в человеческом состоянии. И «Бурлаки» Репина – не карикатура. Репин в своей картине сделал торжественную вещь. Не оскорбляя людей.

― Показал их силу?

― Да! …По крайней мере, я еще ни разу не нарисовал карикатуру.